Очень благодарен коллеге Зиновию Каменеву за яркий и содержательный ответ, полный партийной прямоты и неподдельной заботы о деле революции. Я же, видимо, совсем стал плохой — кокетничаю, выражаюсь вычурно, туманно и неопределённо... Попробую отбить тезисно.
Первое.
Размежевания в ходе революционного движения происходят только потому, что у различных социальных сил разные видения будущего. Это различие заложено изначально. Личное социальное положение или ментальные особенности играют вторую роль при выборе человеком-деятелем (актором) своей партии. Первую роль играют морально-психологические факторы. Например, утончённые аристократы шли в революцию или в коммунистическое движение от отвращения к спеси бюрократов, жадности негоциантов или мерзотности чёрной сотни или штурмовиков...
Но в любом случае революция, точнее, кризис социума превращает многих в своих агентов, в шахматные фигуры для большой игры...
Второе.
Настоящая революция всегда начинается как всеобщее единение (против кучки злобных и трусливых врагов нации — вариант: свободолюбивого народа). Здесь приведу цитату (первую из ряда) одного немодного сейчас автора: "Февральская революция была красивой революцией, революцией всеобщих симпатий, ибо противоречия, резко выступившие в тот момент против королевской власти, ещё дремали мирно, рядышком, находясь в неразвитом виде, ибо социальная борьба, составлявшая их подоплёку, достигла пока лишь призрачного существования, существования фразы, слова..." — это Карл Генрих Маркс о Феврале 1848, породившем Весну Наций. То же самое говорилось о Феврале 1917, Мае 1968, Августе 1991 и Декабре 2011...
Но Михаил Ходорковский к этому грядущему "всесословному единению" не имеет никакого отношения — потому что он (как и Дмитрий Муратов) уже перешёл на сторону контрреволюции, поддержав креатуру Путина и Собянина — Федермессер. Которая осознанно выступила против демократических кандидатов в самом электорально благоприятном и символически важном (староинтеллигентская Москва) для них избирательном округе. Что не мешает и Ходорковскому, и Муратову быть сегодня орудиями грядущей революции — разоблачая действующую власть.
Третье.
Когда я писал о словах создателей марксизма о том, что революция теряет поддержку основных своих социальных локомотивов, когда выполняет объективно необходимую социально-политическую программу. Дальше начинается утопия — революция "сходит с ума", пытается компенсировать утрату социальной поддержки террором или иными сумасбродствами. Вот полная цитата, часть которой приводит Анатолий Гладилин в своем великолепном "Евангелии от Робеспьера" и которую я привёл в обосновании неизбежного и объективного размежевания революционеров.
"После первого большого успеха победившее меньшинство, как правило, раскалывалось: одна часть его удовлетворялась достигнутым, другая желала идти дальше, выдвигала новые требования, соответствовавшие, по крайней мере отчасти, подлинным или воображаемым интересам широких народных масс. И в отдельных случаях эти более радикальные требования осуществлялись, но большей частью только на очень короткое время: более умеренная партия снова одерживала верх и последние завоевания — целиком или отчасти — сводились на нет; тогда побеждённые начинали кричать об измене или объясняли поражение случайностью.
В действительности же дело большей частью обстояло так: то, что было завоёвано в результате первой победы, становилось прочным лишь благодаря второй победе более радикальной партии; как только это бывало достигнуто, а тем самым выполнялось то, что было в данный момент необходимо, радикалы и их достижения снова сходили со сцены". (Фридрих Энгельс, "Введение к работе Карла Маркса "Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.")
Итак, мы видим следующую закономерность: по мере достижения своих целей социальная коалиция революционеров раскалывается, но для достижения исторически необходимого революция проскакивает дальше, а потом откат и реакция (переиначим ленинскую формулу "два шага вперёд — шаг назад") всё-таки не способны вернуть порушенный Старый порядок.
Четвёртое.
Разделение революционеров существует изначально, как и интересы держав в коалиционной войне, которые стараются выйти из боёв по мере достижения своих целей в кампании (или минимизировать ущерб при поражении). Но в войне можно скрепить союз взаимными соглашениями, а в революцию входят социальные группы и слои, а оставшиеся верными идеалам и принципам деятели оказываются рыбами, выброшенными на берег. Как, собственно, и произошло с группой Робеспьера в 1794-м или с российскими демократическими интеллигентами ровно два века спустя.
Тут прекрасный пример, приведённый коллегой Зиновием Каменевым: про Камила Демулена, требующего защитить "Отца Нации" Жака Неккера (его отставка — предлог к взятию Бастилии). Но рыночная, даже государственно-рыночная политика, которую отстаивал Неккер, привела бы к ещё большей разбалансировке внутреннего рынка. Потому что для эффективной конкурентоспособности мануфактур и роста экспорта нужны были: а) достаточно радикальная аграрная реформа, б) ликвидация налогового иммунитета аристократии и духовенства, в первую очередь латифундистов-монастырей, в) ликвидация цеховой структуры и пролетаризация подмастерьев и части крестьянства.
Твёрдая валюта (Неккер ушёл в отставку, возражая против инфляционного финансирования бюджетного дефицита, пробитого Мирабо — "Друга людей"), но дешёвый хлеб, а потому и дешёвые рабочие руки, и экономическая свобода.
Настоящий спор во время ВФР шёл о нескольких вещах: создание массового фермерства (а значит — ликвидация дворянского помещичьего строя и продажа национализированной земли малыми наделами и недорого) и внесословное гражданское общество. Вместе это убирало аристократию из доминирования в политике, оставляя её только военное и дипломатическое поприще. Духовенство же превращалось в государственных чиновников.
Обратим внимание, что лишение дворянства налогового иммунитета и монополии на политику на государственном уровне почти везде приводило к его разорению и маргинализации.
Дело в том, что дворянские доходы (как небольшим исключением) не вкладывались в торгово-промышленную деятельность, а шли на престижное потребление или тезаврировались, т.е. изымались из оборота. Фискальные же меры требовали возвращения в оборот, кеширования — сдачи в залог имений, распродажу особняков, картин и драгоценностей.
Поэтому радикальная аграрная реформа и мало-мальски демократическая конституция всегда означали в исторической перспективе катастрофу для аристократии. Те это понимали и бились насмерть. Отдельно укажем, что радикальная аграрная реформа (по Робеспьеру) блокировала формирование слоя крупной сельской буржуазии — создателя развитого товарного рынка (продажа сельскохозяйственных продуктов и покупка предметов роскоши и приближение к городским стандартам респектабельного потребления), что было необычайно важно для торгово-промышленной элиты в условиях начавшейся промышленной революции. Зато созданные якобинцами мелкие хозяйства почти не выходили с товарным зерном (как и крестьяне, получившие от большевиков землю). В обоих случаях пришлось спасать революционный "мегаполис" — и посылать отряды буквально грабить крестьян. Что оба раза привело к гражданской войне.
В нашем французском примере сперва все противники аристократического абсолютизма шли вместе — пока не отходили от революции и не нападали на неё. В России мы это видели в 1989–98 годах.
Но все противоречия уже были заранее запрограммированы. Как и то, что Франция далеко перешагнула ту степень социальной демократизации, к которой была готова. Политически для неё оптимумом 1790 года был бы Король-горожанин (слово "мещанин" несёт слишком негативные коннотации), но развитие экономики требовало радикальной аграрной реформы и разрушения сословного уклада. А король Людовик-Филипп Орлеанский (в молодости — отважный якобинский офицер) на это был не способен.
Пятое.
Про террор. Ужасный якобинский террор. Есть точка зрения Маркса, которую приводит в своей книге Анатолий Тихонович: "Господство террора во Франции могло поэтому послужить лишь к тому, чтобы ударами своего страшного молота стереть сразу, как по волшебству, все феодальные руины с лица Франции. Буржуазия с ее тревожной осмотрительностью не справилась бы с такой работой в течение десятилетий, кровавые действия народа лишь выровняли ей дорогу..."
Можно сказать по-другому. Для создания и принуждения к работе госаппарата в нём должна быть встроена, выражаясь словами идеолога "умеренных демократов" в Четвёртую Русскую революцию Г.Х. Попова, "Подсистема Страха" (из его блистательного эссе-манифеста в виде рецензии на роман Даниила Гранина "Зубр" — Попов Г.Х., "Система и Зубры / Блески и нищета административной системы").
В нормальном государстве наказанием для нерадивого или халтурящего чиновника, а тем более офицера, является позорное увольнение, с лишением всех карьерных бонусов. В голодном революционном государстве напугать может только казнь или лагерь/каторга. Но революционная Франция была слишком "руссоистской", слишком романтически-интеллигентной, чтобы принять предложение Марата заменить гильотину (перевод ресурса) на трудовые лагеря, но зато значительно расширить критерии для репрессий, до уровня социального происхождения и положения. А вот Сталин на такое решился, он ведь в Гракхов не играл...
Террор был нужен якобинцам, чтобы пройти сквозь "игольное ушко" между сворачиванием реформ на полдороге и срывом в левацкую антирыночную утопию, которую бы Франция немедленно отвергла, предпочтя войска коалиции. Как только эта историческая задача была выполнена, якобинцы устранили ставшую неадекватной группу Робеспьера и остановили террор и антирыночные эксперименты.
Шестое.
О семенах будущих раздоров в нашей будущей — Пятой — революции. Прошлый раз я писал о уже идущем формировании двух главных партий — партии огосударствления национализированных (конфискованных) активов "олигархов" (т.е. магнатов) и партии реприватизации — преимущественно иностранным монополиям (как единственно платёжеспособным покупателям) — для восстановления конкурентного рынка.
И это будет смертельная политическая война. Хотя до её начала обе стороны будущих баррикад будут солидарно требовать "вырвать зубы дракона", демонстрируя трогательное единство поборников истинной демократии.
Будет раскол по вопросу о "губернизации" (отмене национальных республик — устремление, которое приписывает Михаилу Ходорковскому его лондонский "собеседник" — политолог Владимир Пастухов) и о федерализации: нашедшие опору в крупном провинциальном капитале будут отстаивать концепцию, которую лондонский политолог Владимир Пастухов полагает позицией Михаила Ходорковского: разделение России на урбанистическо-промышленные агломерации, ставшие административно-политическими центрами ("20-30 точек роста — к каждой из них была "привязана" территория на 400-500 километров вокруг"), а сторонники защиты (и выразители интересов) низшего среднего класса, возможно, будут стараться сохранить возможности для контроля революционного центра над местными "баронами-<разбойниками>".
И ещё одну цитату: "Но Революция быстро одну за другой выбрасывала на вершину государства все старые оппозиционные партии как бы для того, чтобы они вынуждены были не только на деле, но также и на словах отказаться, отречься от своих старых фраз и чтобы они, в конце концов, были выброшены народом все вместе, в виде сплошного отвратительного месива, на мусорную свалку истории" (Карл Маркс, "Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.").
